rasen

Емзараг
(сказка - притча)
Я просто плотник. Я не простой плотник - я странный плотник. Я прекрасно помню, что было до того, как я умер, как меня звали тогда, и еще раньше, и еще… Когда я родился впервые? После долгой холодной зимы. Нет, Емзараг. Ты не можешь знать, что такое зима. И слово «долгая» не очень уместно здесь. Зима - это когда вода превращается в прозрачный камень! Да вся. Чтобы она опять стала водой ее нужно нагреть! Я помню эти зимы, а моя бабка помнила Большую зиму, когда за весной опять наступала зима. Она говорила, что зима длилась столько, что успели забыться самые старые Сказы. А ведь их сохраняли сказители-колдуны! Нет, Емзараг! Тогда колдуны не были тем, что они сейчас. Их не боялись - на них надеялись! Их искренне любил народ. Тогда колдуны (я застал некоторых - они были старыми, как сама древность) не колдовали против людей. Они, конечно, умели лечить, но лечить- то было нечего! Колдун, к примеру, мог заставить зверей, похожих на туров, постоянно возвращаться к их жилищу, и более того, прыгнуть с высокой скалы некоторых из них. То же самое было с птицами, рыбами и еще приплывало какое - то животное, мягкое и гладкое. А простая трава могла приносить зерновой колос с голову младенца, другая же вокруг нее погибала, не дав семени. Тогда не возделывали землю и не охотились! Я не знаю, отчего наступила Великая зима – я родился позже, но когда земля исчезла под шубой белой замерзшей воды, многие поколения выжили только потому, что с юга все прилетали и прилетали гуси и голуби, все приходили быки, слоны и носороги, приплывал лосось, киты и эти гладкие твари. Делать им тут было нечего – у нас ничего не росло, но по воле наших колдунов они шли, плыли, летели, чтобы прокормить нас. Я скажу больше - в наших жилищах из снега было тепло! Это было долго. Очень долго! Бабка говорила, что рассказы о траве дети слушали, как Сказы. Неудивительно, что к концу великой зимы, когда стаи, стада и косяки с юга стали истощаться, и многие семьи своих новорожденных детей выносили на мороз, потому что кормить их было все равно нечем, колдуны получали от народа все, что им было нужно. Этого им потом и не простили. Когда настала весна, их просто перестали кормить. А они были очень старыми и справлялись с магией все хуже. К тому же, как оказалось, важно не только их умение, но и вера окружающих, а ее-то как раз и не стало! Теперь, чтобы вырастить колос – нужно вспахать землю, а чтобы съесть мясо – идти на охоту, или кормить молодняк дичи взаперти. И старые колдуны постепенно вымерли. Остались в живых лишь те из колдунов, кто смог напугать. Вместо лечения они могут лишь наслать болезнь. Вместо привлечения дичи - падеж скота, в общем, их теперь боятся и кормят. Нет, Емзараг, я не боюсь! Помнишь, я водил тебя в пещеру, где не стене были нарисованы туры, поверженные охотниками? Их рисовали при мне эти новые колдуны. Они еще помнили, что произойдет лишь то, во что искренне поверишь! Так вот с помощью этих картинок они пытались внушить веру. Они напрочь забыли главное – как верить! Страх же вере не замена. А я в них не верю и не боюсь их, значит и вреда мне они принести не смогут!
В этом рассказе я буду избегать своих прежних имен – пусть для тебя я останусь тем, кем я есть сейчас. Я помню, как я стал плотником. Тогда я был охотником. Впрочем, тогда я просто хотел есть, да еще накормить моя любимую жену Хель. У меня было оружие – дротик из акации, небольшой костяной нож для снятия шкур – ритуальная принадлежность всех охотников, да еще мешочек несколькими гладкими камнями, которые я умел далеко и точно швырять с помощью кожаной петли. Многие мужи добывали мясо, ловко кидая камень в птицу, или ловя ящериц. Но я захотел невозможного – добыть тура, которых кругом было полно, но которых мы боялись. Туры нападали первыми, и убежать от них было невозможно, только спрятаться за дерево, а потом на него же и залезть. Это все мужи племени умели делать превосходно, более того, именно в этом упражнении состоял обряд инициации мальчиков. Сначала раздразненного зверя доводили до исступления мальчишки, изъявившие готовность стать мужами, а затем будущие молодые охотники полностью изматывали тура, исчезая перед самой его мордой. В конце концов, утомленный этой игрой, зверь позорно отступал. Так что я не совсем верно выразился – мы опасались туров, страх же охотнику не к лицу. Однажды кто - то из наших принес из леса кусок ляжки тура, который он отрезал у зверя, погибшего в лесном пожаре. Охотник и сам изрядно измотался, убегая от огня, но мимо мяса пройти не смог. Тур был обугленным, но под обгоревшим салом мясо было превосходным. Наевшись сам, он притащил в деревню сколько смог, и с тех пор все мы поверили Сказам: нет ничего вкуснее жареного тура!
ДЕРЕВО. Только с ним вдвоем я мог противостоять туру. Я отчетливо помню, когда меня посетила эта мысль. В тот день я опять рыскал по лесу в поисках еды, но не змеи, ни птичьи гнезда не попадались. Тура я увидел издалека, но недостаточно рано – он уже летел на меня. Выбирать дерево времени уже не было. Рядом со мной стоял тоненький, сухой кипарис. Я был молод, ловок и напуган. Мой прыжок подбросил меня сразу на середину ствола. Тур был уже в нескольких шагах, и тут дерево сломалось. Оно надломилось у самого корня, и упало вместе со мной прямо навстречу зверюге. Я уже попрощался с моей очередной жизнью (а умирать как-то всегда неприятно). И тут тур налетел на нас. На меня и на дерево. Вернее только на дерево – ему было уже не до меня. Один из острых обугленных сучков проткнул ему ухо у самого черепа, а другой, потолще, вошел прямо в разинутую пасть. Зверь отпрянул и закашлял кровью, а в следующий момент уже бежал прочь, хотя и не так быстро, как нападал. Я разжал ладони, которые еще судорожно сжимали ствол, поднялся на ноги (они, признаться, еще дрожали), и, обойдя упавшее деревце, удивленно трогал острия, которые теперь были направлены мне в грудь. Мне стало весело, и я, разинув пасть и рыча, как тур, наклонился вперед и уперся грудью в сучок. Внезапно сучок обломился, и я упал. Это было очень больно. Следующее острие на целый палец вошло мне в плечо, остановив падение. Я был ему почти благодарен, так как если бы не оно, я бы не остановился перед веткой, направленной мне прямо в правый глаз. Морщась от боли, я пошел прочь с полянки. Мне было уже не до веселья – плечо сильно ныло. Хорошо хоть левое, думал я. Правая рука слушается. Но какое оружие. Вот бы взять это деревце в руки и напасть на тура. Догнать и колоть, пока не издохнет. Но нет. Тура не догонишь. Это ведь он сам налетел на ветки. Он сам. Они всегда бросаются на человека. Значит, опять бросится. Или испугается дерева у меня в руках? А если и не испугается – разве я удержу его напор? Ведь он весит как четыре взрослых мужа. Размышляя так, я почти не смотрел под ноги, и, хотя я придерживался верного направления, все же немного отклонился с удобного маршрута. Под ногами стали попадаться, цепляясь за ноги, ветки горельника. Я помню ту грозу, из-за которой сгорел наш лес. Молния ударила в старый бук и зажгла жухлую траву. Слава Создателю – ветер дул не к деревне! А вот и этот бук. Место это с тех пор считалось проклятым, поэтому и охотники и собирательницы избегали его. Я этого убеждения не разделял, но и спорить с общественным мнением по этому поводу не хотел, и, как и все старался огибать поляну с одиноким буком. Впрочем, я бывал тут иногда, рассматривал дерево и благоговейно удивлялся той силе, что расщепила ствол одним ударом. Я даже использовал страх соплеменников перед этим местом – я сделал под буком тайник. Там лежало мое сокровище – кровь ангела, как эти камушки называли у нас в племени. Это были мелкие, гладкие, прозрачные каменные зерна, цвет которых и вправду напоминал кровь. Это были очень дорогие камни. За один такой камешек любой охотник не раздумывая согласился бы кормить меня всю зиму, ведь кровь ангела приносит удачу! А у меня их было 18 штук! Я собирал их во все предыдущие жизни и был, наверное, самым богатым молодым охотником. Но я не спешил их тратить – пока у меня и так есть силы добывать дичь, а, кроме того, на следующий год заканчивалось мое третье семилетие, и я мог стать воином и, даже, может быть, вождем. Но для этого нужно купить боевое оружие. Оружие стоило недешево, но моих камней с лихвой хватило бы на дюжину комплектов! И теперь, остановившись, я посмотрел на дерево. Оно мне вдруг что-то смутно напомнило. Наморщив лоб, я старался удержать ускользающую ассоциацию. Не получилось. Повернувшись в сторону деревни, я зашагал прочь, но на краю поляны все же не утерпел и оглянулся. И остановился, как вкопанный. Расщепленный бук был уже далеко, а издали он очень напоминал мой спасительный кипарисик. Уж очень похоже топорщились в небо останки его ствола, превратившегося в пучок щепы – обугленная сверху, щепа поразительно была похожа на ветки моего спасителя. Ночью я спал беспокойно. Мне снилось, что я, великан, гоняюсь по лесу за матерым туром. В правой руке у меня вырванный с корнем ствол расщепленного бука, но в левом плече торчит кипарис. Я уже догнал зверя, и тут он, развернувшись, понесся на меня. Внезапно я перестал быть великаном. Бук стал невыносимо тяжел, и я уронил его, успев направить острия щепы навстречу животному. Тур тотчас налетел на него, и острые шипы вонзились в толстенную шкуру. Но это, как ни странно, его не остановило. Он продолжал напирать, и в маленьких его глазах горела боль и ярость. Бук больше не удерживался никем и начал поддаваться напору зверя, надвигаясь корнями на меня. Кипарис же у меня в плече напротив, уцепился корнями за землю, и я, продолжая уменьшаться, повис на его оттопыренной ветке, причем эта ветка все глубже и глубже вонзалась мне в плечо, пока не проткнула его насквозь, причинив мне мучительную боль. От этой боли я и проснулся. Я лежал на левом боку, и проткнутое плечо нестерпимо болело.
У меня началась лихорадка. Горело все тело, а больше всего, как ни странно, горели уши. В это утро я не смог встать с ложа - колени подгибались, и все вокруг начинало вертеться, вызывая приступ тошноты. Я то и дело погружался почти в сон – я точно видел сны, хотя и понимал, что это сон. Хель говорила мне что-то – я видел, как шевелятся ее губы, но я не слышал ее. В общем, я не выжил.
Родился я в очередной раз, на счастье, неподалеку - в соседней деревне. Осознание себя и эта странная память приходят не в детстве. Мне было, как и всегда, 13 лет, когда приснился этот Сон, после которого я вспомнил все. Память - это большой груз, поэтому, когда она возвращается, я всегда несколько дней хожу потерянный. И всегда страшно болит голова. Дня через три я решился навестить мою бывшую родину – ту деревню, где я прожил предыдущую жизнь. Я за полдня добрался туда неспешной трусцой. Собственно, мне нечего было там делать – мы не отличались долголетием. Пять семилетий бывало уважаемым старцам, но до столь преклонных лет мужи доживали нечасто. Другое дело старухи. Им бывало(страшно сказать) и за семь семилетий. Эта дата была священной и называлась как и сейчас – юбилей. Женщина, пережившая юбилей считалась матерью обычаев, а мужи патриархами народа. Но мужей таких я не помнил. Поэтому моих знакомых я не встретил (или почти не встретил). Да и что мне было бы им сказать. Так или иначе, все молодые люди посещают родственные поселения – их должны признать во всем народе. И жену в своей деревне выбирать не позволялось.
Хель была еще жива! И даже по-старчески красива. Она очень удивилась, что посещение родственной деревни юноша начал с ее жилища (после главной хижины, конечно). Спустя год после моего ухода, ее, еще молодую и бездетную, вновь выдали замуж. Муж ее был разгильдяй и рохля – я его прекрасно помнил. Охотник никакой. Но о покойных не говорят плохого. Он не смог убежать от медведя три года тому назад. Я и говорю – охотник никакой. С тех пор и так небогатая семья почти голодала. Дочке Хель было чуть более 10 лет, и она еще не слишком хорошо знала лес, чтобы набирать много припасов на зиму, а сама Хель уже не имела достаточно сил, чтобы уходить далеко. Вождь присылал им немного еды, но всем известно, что для сирот у племени находятся лишь объедки. Мы долго разговаривали. Начав с общих фраз вежливости, мы разговорились. С Хель вообще уже давно никто не разговаривал – о чем можно говорить с одинокой старухой! Я же понимал ее с полуслова, с полувзгляда. Она была очень оживлена и удивленно порой на меня поглядывала – как мог такой молодой человек так знать жизнь. Я по-прежнему испытывал к ней нежность, но, конечно, не как к жене, а просто как к близкому человеку – к старшей сестре, например. Совсем долго я гостить не мог - мне по этикету было положено зайти во все хижины поселения, а их было почти шестьдесят. Но во всех остальных случаях обряд был короток - три хлопка перед входом, окрик «хей» из глубины хижины, я входил, представлялся, называя себя и своих родителей, и деревню, из которой я прибыл, и сколько лун мне осталось до окончания второго семилетия, после которого я имел право пройти обряд и стать охотником. Это было важно, так как охотник мог выбрать себе жену. После чего мне давали угощение из вареного ячменного зерна, что означало, что меня признали соплеменником, или кусочек сушеного мяса, если мне позволялось заявить права на подросшую в семье дочку. Хель, кстати, поднесла мне мясо. Я чуть было не позволил женщине увидеть, как у меня заблестели глаза. Но для себя решил сразу, что это будет самым логичным поводом заботиться о них обеих. Да и Юфь была очень хороша собой, и поразительно напоминала Хель в юности. И я попросил не угощать мясом больше никого из будущих охотников. Она смущенно улыбнулась, и я, с полукивка ее седой головы понял, что больше и нет никакого мяса - видимо этот кусочек давно ждал именно меня. Обход хижин я закончил перед самыми сумерками – до начала нового дня нужно было посетить всех, чтобы не обидеть, но заходить в хижины посторонним после того, как на небе загорались звезды, не позволялось. Поэтому пришлось торопиться. Ночевал я в главной хижине, как и полагалось гостю деревни. Рано утром, перекусив остатками вареного ячменя и мясом, которого мне дали аж в семнадцати домах, я побежал легкой трусцой (так передвигались по лесу все охотники) к полянке с горелым буком. Для сватовства к Юфь, нужно было одарить главу семьи, где росла будущая жена. Главой семьи в данном случае была Хель. Обычно юноши дарили беличью шкурку. Это меня всегда смешило: подарок сопровождался обрядовой фразой. Фраза эта не менялась очень давно, и звучала так: «я, такой то, решил пройти обряд и стать удачливым охотником. Ваша дочь такая-то, будет жить в моей хижине и никогда не похудеет. Я заявляю на нее права и прошу Обменяйте это на обильное угощение». Если подарок принимался (а он принимался почти всегда - ведь юношу уже угощали мясом), то девочка считалась невестой, а у своих родителей как бы гостила. Юмор состоял в том, что с момента сватовства до момента инициации юноши иногда проходило два - три года, затем охотник должен был доказать удачливость, добыв зверя не меньше веса невесты (еще год - два), а на шкурку белки можно было купить или миску дикого ячменя, или кусочек мяса (белку без шкурки, завяленную на солнце). Не морщись, Емзараг! Да, тогда мы ели и белок и ящериц. Больше того, если юноша не мог пройти обряд, или, чего доброго, погибал - в лесу все бывает, родители должны были вернуть подарок жениха его родне, чтобы освободить дочь от данного слова.
Эти мысли обрывками проносились у меня в голове, когда я бежал назад, к деревне Хель держа за щекой две самые крупные каменные капли «крови ангела» из своей коллекции. Как это странно звучит -деревня Хель, ведь это я привел Хель в эту МОЮ деревню почти пять семилетий назад. Подбежав к деревне, я остановился ненадолго, чтобы привести свое дыхание в соответствие торжественному моменту. Нет, я вовсе не запыхался, просто обрядовую фразу требовалось говорить нараспев, и я, для тренировки, сделал несколько глубоких вдохов. Я подошел к хижине Хель, и трижды хлопнул в ладоши. «Хей» из хижины раздалось с моим последним хлопком, так, что я едва успел переложить камешки из-за щеки в ладонь. Я вошел в хижину гордо развернув плечи, как подобает настоящему охотнику. Эта моя величественность меня и самого забавляла - ведь мои жизненные опыты позволяли мне видеть себя со стороны- худого(правда очень жилистого) подростка, принимающего очень важный вид. Но такого поведения требовал Обычай. Две пары одинаковых карих глаз смотрели на меня с испугом, радостью и надеждой. Я подошел к Хель на расстояние вытянутой руки и, твердо глядя ей в глаза, произнес фразу обряда. Видимо, что-то в моих интонациях показалось ей знакомым. Она не отрывала от моих глаз своего изумленного взгляда, а рот ее приоткрылся вопросительно. Она, конечно, очень постарела, но старость не коснулась ее взгляда. Ее глаза не потускнели – они искрились почти так же, как и тогда, когда я поизносил все это, обращаясь к ее дяде (он на тот момент был главой ее семьи). После того, как я закончил, она еще несколько мгновений изумленно молчала, затем, как бы очнувшись от сна, встряхнула головой, кивнула согласно, протянула, как и положено, левую руку, положа правую на сердце, и произнесла, чуть справляясь от волнения с дыханием: «Я отдаю тебе Юфь и принимаю твой дар и тебя, Родич». Я вложил в ее ладонь один красный камень, и она автоматически сжала кулачок, даже не рассмотрев подарка. Побледнев и покачнувшись, она опустилась на скамью. Я поддержал ее за плечи. Теперь я имел право прикасаться к ней – мы вновь были близкими родичами. Это очень странно, Емзараг. Очень странное чувство.
ЮФЬ все это время стояла в самом дальнем и темном углу. Видны были только ее огромные, испуганные, сияющие счастьем и тревогой глаза. Хель понемногу успокоилась. Красные жилочки вновь обозначились на ее увядающих щечках. Дыхание стало ровнее. Она впервые посмотрела на меня, как на родню- с нескрываемой лаской и нежностью. Затем, видимо вспомнив, отвернула взгляд и разжала ладошку. И тут же дыхание ее вновь пресеклось - на ладошке ярким кровавым пятном сиял прозрачный камешек. «Кровь ангела», сдавленно прошептала она, затем, медленно подняв на меня взгляд, она спросила, почти с ужасом: «Кто ты, родич?». Ничего не бойся, Хель, сказал я, и заметил, как она вздрогнула. Я всегда ее утешал именно так в той, прошлой жизни. Видимо и интонации не очень изменились. Да, голос был другим, но дословное обращение к ней, и «кровь ангела»! Точно такой я подарил ее дяде, тогда, давно, пять семилетий тому назад. Не бойся, Хель, сказал я, постаравшись изменить интонацию. Было заметно, что она напряженно вслушивается в мой голос, и, не услышав знакомых ноток, сразу успокоилась. Я тот, кто должен был прийти, продолжал я. Не береги этот камень – отдай вождю. Он удачливый воин, он будет кормить вас целый год мясом и ячменем. Через четыре луны моя инициация, и поверьте, женщины, я пройду обряд и стану охотником. А через год я заберу вас к себе. Вам никогда не придется голодать, пока я жив. Если же я погибну - в лесу все бывает, вот тебе еще камень, верни его моим родичам вместе со словом Юфь. Я еще долго говорил что-то успокаивающее. Говорил я уверенно, и с каждой минутой Хель все больше успокаивалась, а Юфь робко подходила все ближе. Тревога совсем исчезла из ее сияющих счастьем карих глаз. Вскоре мы сидели за столом как одна семья. Хель достала все припасы, видимо решив больше не экономить, заварила душистые лесные травы. Юфь восторженно, приоткрыв рот, слушала мои байки и планы на будущее, а Хель не переставала улыбаться какой-то тихой растерянной улыбкой: впервые за полсемилетия с нее свалился груз ответственности за род. Впервые за эти долгие неблагополучные годы решения принимал мужчина, пусть и юный и не прошедший обряд, но которому обе женщины поверили всей душой. Вечером, перед сумерками, я сходил в главную хижину и объявил вождю деревни, что Хель, как глава рода, приняла мой подарок, и я отныне предъявляю всему народу свои права на Юфь. Вождь благосклонно выслушал меня, улыбаясь в пышные седые усы - моя учтивая и уверенная речь понравилась. Он сказал, что после подтверждения Хель, готов признать заявленные мною права. Мы вышли из хижины и направились к дому Хель, причем я шел не как гость – слева и чуть отстав. Я шел как член общины - справа, нога в ногу с вождем. Это не осталось незамеченным в деревне. Поселяне знали, что значит, когда мальчишка из соседней деревни идет рядом с вождем. За нами стала собираться небольшая толпа любопытных. И вождь, и я были рады этому – подтверждение прав по обычаю должно происходить прилюдно. Мы пришли. За нами стояло уже человек двадцать, и люди продолжали подходить. Вождь остановился, помолчал, не спеша достал из-под одежды длинную деревянную трубочку, и привычно дунул в нее. Раздался резкий каркающий с хрипотцой звук (вождь деревни не хлопает в ладоши). Хель, конечно, ждала нас. При звуке трубки, она откинула обе занавеси входного проема и вышла навстречу вождю. Как женщина, она встала к нему вполоборота, не доходя трех шагов, и вопросительно посмотрела на вождя, дожидаясь, когда тот заговорит. Хель, мать Юфь! начал вождь торжественно и сделал паузу. Услышав, такое обращение, указывающее на то, что вождь обращается к ней, как к главе семьи, Хель повернулась к вождю лицом и уверенно подошла на расстояние вытянутой руки. Увидев, что нужное перестроение завершено, вождь продолжил: вот стоит рядом юноша, который сказал народу, что ты, глава рода, передаешь ему право на дочь твою Юфь, и что он заберет ее в свой дом после того, как станет охотником и докажет свою удачливость? Говоря это, вождь с удивлением разглядывал стоявшую напротив него женщину – никто бы не дал ей сейчас ее шести с лишним семилетий. Хоть замуж отдавай в третий раз, подумал он про себя. Хель в ответ на этот ритуальный вопрос, не ответила, как и предписывал обычай. Скажи нам, Хель, мать Юфь! Приняла ли ты подарок от этого юноши, продолжил вождь после паузы. Хель обвела сияющими глазами собравшийся народ, который так же тихим ропотом и шушуканьем отметил произошедшие с Хель перемены, и вновь промолчала. Ответь нам Хель, мать Юфь, если все это правда, согласна ли ты дать кров и пропитание Юфи, будущей жене этого юноши, хватит ли ей места под твоим кровом и пищи за твоим столом, закончил допрос вождь и, сделав шаг в сторону, повернулся лицом к собравшимся людям. Теперь заговорила Хель. Неожиданно громким и юным голосом, от которого собравшиеся вздрогнули. ДА, почти выкрикнула Хель. Этот Юноша - мой родич. Он имеет право забрать Юфь, как только станет удачливым охотником. Я приняла его дар, и согласна приютить Юфь, как его будущую жену под своим кровом и за своим столом. После таких слов обряд считался завершенным, послышались крики поздравлений и недовольный ропот тех, кто понапрасну угощал меня вяленым мясом. Толпа начала разваливаться, намереваясь разойтись. В принципе, оставался небольшой эпизод с предъявлением народу подарка, ну, да кому интересна ритуальная шкурка! Но тут снова громко зазвучал голос Хель, и все внимание снова сосредоточилось на ней. «Вождь деревни и вы, соплеменники. Вы знаете, что в моем роду больше нет мужчин. Сегодня я благодарю Великого, за то, что он послал мне надежду и утешение на склоне моих лет. Я не знаю, сколько седьмиц мне отпущено на земле, поэтому я хочу передать дар, принятый мною, самому великому воину и самому удачливому охотнику деревни, с условием, чтобы он прокормил мой маленький род в течение года. Я говорю о тебе, вождь. Согласен ли ты принять эту кровь ангела, и согласен ли ты позаботиться о моем роде?» С этими словами Хель высоко подняла вверх руку, в которой между большим и указательным пальцами сиял кровавым светом гладкий кристалл. Вот если бы тот бук, о котором я рассказал вначале, стоял на месте Хель, и именно в этот момент в него ударила молния, что расщепила его ствол и сожгла наш лес, то и тогда изумление собравшихся не было бы сильнее. Жаль, Емзараг, что тебе не довелось видеть их лица. Меня до сих пор веселит это воспоминание, хоть и прошло столько юбилеев. Вождь? Да конечно согласился. И исполнял свои обязанности очень хорошо, правда, очень недолго – всего четыре луны. А потом? Ну, слушай.
ИНИЦИАЦИЯ
или обряд посвящения в охотники была, как и предписывает обычай, в день первого полнолуния. К ней допускались юноши, которые уже прожили два полных семилетия. Если ты не чувствовал себя готовым - можно было не участвовать в этом году. Были у нас и те, которые вовсе не прошли обряд. Они, разумеется, были неженатыми. Но больше никакой дискриминации по отношению к ним не предусматривалось. Обряд, как я уже рассказывал тебе, заключался в том, чтобы приманив на поляну тура – самца, измотать его до такой степени, чтобы тот, забыв природную агрессивность, убежал бы от юных охотников. Приманить и раздразнить самца было нетрудно - у них в это время был гон. Вождь просто начинал трубить, изображая самца тура, бык шел на зов, намереваясь развязать боевые действия, а уж когда видел человека, то бросался не раздумывая. Туры вообще думать не любят. И людей не любят. На людей туры нападали в любое время года, а уж во время гона.. В общем, бывали и жертвы во время обряда - в лесу все бывает!. Но у меня было преимущество – я уже много раз проходил это испытание. Понятно, что телу движения не привычны, но зато голова точно знает, что нужно делать. Да и липкого страха, от которого перестают слушаться ноги, у меня уж точно не возникало. Было бы легче, наверное, если бы мы могли иметь оружие, да вот беда - не охотникам оружие не полагалось. Палка, камень, комья земли - это чтобы дразнить, и деревья, чтобы спрятаться. В прочем, тренировки не возбранялись. Мальчишки целыми днями играли в нападение тура - кто-то вадил, нападая на других с двумя палками в обеих руках, угрожающе направляемыми на остальных в стремлении всех забодать. При этом страшно рычал. Остальные должны были увернуться от «рогов», шлепнуть «тура» и скрыться на дереве или за ним. Перед обрядом кандидаты в охотники могли так же приготовить у корней побольше камней и палок. И я решил подготовиться. Правда, моя палка была необычной. Но по порядку. На горельнике я приметил полянку. Не выгоревшее место, а именно проплешину в лесу, шагов эдак сорок на пятьдесят. Там не просто не росли деревья – даже те, которые сумели подняться на ней были уродливыми. Там было их шесть или семь, если считать за дерево чахлую акацию. Более или менее рослыми были три дуба, которые росли отдельной группой, и все три имели раздвоенные от самой земли стволы. Стволы были толщиной примерно с ногу взрослого человека и, раздвоившись, росли параллельно друг – другу, образуя как бы хоровод из трех пар. Смыкая кроны, они казались издали единым деревом. Расстояние между стволами одного дерева было примерно локоть. То есть я проскакивал, а тур – никак. Горельник, как я уже говорил, был проклятым, а значит непосещаемым никем местом. Поэтому следить за моими тренировками было некому. Приманивать туров я умел не хуже любого вождя – охотничий опыт у меня имелся. Я день за днем выманивал из леса здоровенных самцов и заставлял их гоняться за мной в этом древесном хороводе из шести дубовых стволов. На этом пятачке у них не было никаких шансов догнать меня. Пару раз я даже добивался того, что тур застревал между стволов. В те несколько секунд его беспомощности я, по-мальчишески жестоко, глумился над быком, то дергая его за хвост, то вспрыгивая на спину, то щелкая в глаз, налитый яростью. После такого щелчка тур вовсе дурел от злости, и долго гонялся за мной, смешно подмигивая. Особым моим упражнением был трюк с длинной палкой. Это были тонкие, кривые стволики акации, которые я, раздразнив быка, внезапно поднимал с земли, и, уперев один конец между корнями дуба, направлял другой в горло набегавшего животного. Я понял: тур не обращает внимания на направленную в его сторону ветку и не тормозит перед ней. Ветки ломались под напором массивных тел, а я, с каждым разом, все точнее попадал в то место туши, которое наметил. Я прекратил тренировки за две недели до обряда, справедливо решив, что перепугаю туров, и ни один не откликнется на зов вождя. Вечером перед торжественным днем первого полнолуния я сбегал к расщепленному буку и принес на поляну посвящения три длинных щепки длиной в два моих роста. Они обгорели на концах и были очень острыми. Толщиной всего в два-три пальца, щепы были нетяжелыми, но очень прочными. Обрабатывать скребком их было запрещено – обработанные, они считались бы оружием, а пользоваться оружием я еще не мог. Это позволялось только охотникам и воинам. Две щепки я спрятал в кронах деревьев, за которыми нам предстояло прятаться от быка, а одну засунул под дернину, направив острие к центру поляны, а тупой конец к развилке корней дерева. Ночью я спал беспокойно - завтрашний день должен был изменить мою жизнь, жизни моих любимых женщин, да и жизнь всего моего народа. Утро выдалось тихим. Нас было 8 человек - юношей, решивших стать мужчинами. Мы стояли позади вождя, и повторяли вслед за ним молитву к Великому. Мы просили мужества и силы, обещая стать хорошими охотниками, и отдавать каждую седьмую добычу племени, чтобы поддерживать того, кто не может охотиться. Пока мы произносили священное обещание, солнце медленно появлялось из-за горизонта. С последним возгласом молитвы оно оторвалось от земли, приняло привычный шестиконечный вид дневной звезды и начало свое восхождение, обещая теплый и тихий день. И тут вождь затрубил в манок. И еще, и опять. Он призывал на бой тура-самца и его призыв далеко разносился по лесу. Наконец последовал ответ. Удостоверившись, что тур идет правильно, вождь повернулся и отправился на скальное возвышение, находящееся шагов за 200 от поляны, предоставив нас нашей судьбе. На скале, с которой хорошо было видно поляну, собрались все воины нашей деревни. Смотреть на бой разрешалось только им. Даже охотники не допускались, не говоря о детях и женщинах. Но нам было не до них. Уже слышался треск кустов, ломаемых зверем. Он тоже учуял нас, и, по-видимому, был страшно взбешен присутствием двуногих в его брачном лесу. Я сделал шаг вперед и негромко сказал: «я начну». Никто не стал спорить. Все с готовностью и, по-моему, со вздохом облегчения отступили за деревья. Бык выскочил на поляну с разгона, но тут же остановился. На поляне было слишком светло, по сравнению с лесным сумраком. Осмотревшись, он увидел меня и, не раздумывая, бросился в атаку. Я стоял прямо перед деревом и не трогался с места. Из-за деревьев начинал доноситься ропот ужаса – мои молодые соплеменники решили, видимо, что я оцепенел от страха и буду тотчас убит. Лишь когда острые рога были от меня на расстоянии вытянутой руки, мое тело пришло в движение. Не напрасно я тренировался! Резко повернувшись к атакующему туру правым боком, я сделал чуть заметное обманное движение вперед, а сам резко отпрянул назад. Бык повелся на первое движение и начал поворачивать голову вправо, но среагировать на второе не успел. Меня уже не было в том месте, на которое он нацелился. Остановить свое тяжелое тело он, конечно же, не успел. И со всего разбега въехал в ствол дуба. «Сейчас», крикнул я, и ударил ладонью по спине тура. В принципе, я был уже охотником – я дотронулся до зверя, но время для окончания моего замысла еще не пришло. Нужно дать возможность и другим претендентам стать охотниками. Мой возглас для них и предназначался. Услышав его, пять будущих охотников выскочили из-за укрытия и со всех своих быстрых молодых ног помчались к быку. Тот стоял, тупо мотая низко опущенной головой, видимо, здорово ошеломленный ударом о дерево. Его замешательство длилось секунды две, но этого было достаточно, чтобы четверо юношей, подбежав, шлепнули его по крупу. Еще один летел стремглав, но еще не добежал, а тур уже начал приходить в себя и разворачивать голову навстречу врагу. Пришлось мне изо всех сил ударить его ногой по задней ляжке. Рассчитывать удар было некогда, но он получился очень удачным – нога скользнула по внутренней стороне ноги, а завершен удар был в промежности самца. Теперь ему было не до мальчишки, который несся прямо ему на рога. А в глазах у набегавшего охотника я видел ужас и отчаянную решимость: остановиться он уже не успевал, изменить направление означало подставить под рога бок, а это было самоубийством, поэтому тот продолжал атаку отчаяния, намереваясь защититься вытянутыми руками от рогов зверюги. Если бы тур был нацелен на нападавшего, то висеть бы тому на рогах. Но, повторяю, самцу было не до него. Он лишь вскинул голову, когда ощутил руки человека, схватившего его за основание рогов. От этого небрежного движения легкое тело юноши изящно взмыло в воздух и, совершив полное сальто, охотник (теперь уже охотник) перелетел через быка и приземлился на четвереньки, что дало ему возможность сразу встать на ноги. О! Это смотрелось очень эффектно. Со скалы особенно. «Беги!»,- крикнул я охотнику, и тот не, раздумывая, бросился к ближайшему дереву. Тур даже не удостоил убегавшего взглядом - его ярость была обращена на меня. Развернулся он резко, не смотря на массивность. Но и я не был старой развалиной. Мой прыжок вверх был похож на пружинистый бросок раса (небольшой кошки, которая водилась в нашем лесу), когда тот прыгал за улетающей птицей, будто и сам готовый полететь. Руки мои ухватились за горизонтальный сук, а через миг я уже сидел на нем. Тут я был в безопасности. Могучая рогатая голова исступленно молотила воздух на локоть ниже сучка. Туры прыгать не умели - его передние копыта лишь чуть-чуть отрывались от земли, когда он пытался боднуть меня вертикально вверх. Я еще немного переместился вверх и нащупал одной рукой приготовленную палку. Подтянув ее к себе, я вновь спустился ниже, и принялся тыкать зверя острым концом щепы. Я крикнул еще раз: «сейчас!», и, продолжая, тыкать палкой в быка, увидел как еще один охотник молнией пролетел сзади тура, на ходу задев его круп вытянутой рукой. Тур даже не обернулся. Ему был нужен я. Оставался только один не прошедший испытание. Сидя достаточно высоко и безопасно, я имел возможность осмотреться. И сразу же увидел юношу. Он стоял за стволом неподалеку расположенного дерева, крепко к нему прижавшись. Глаза даже отсюда выглядели ненормально – пустыми и остановившимися. Не в этот год, подумал я. Лишь бы зверь не увидел его – убежать парнишка не сможет. Значит, нужно было заканчивать бой. Все прекращалось обычно, когда ярость зверя сменялась усталостью и он, вспомнив о каких-то своих неотложных делах, с видом победителя, задавшего двуногим хорошую трепку, но под злорадный свист новоиспеченных охотников, удалялся в лес. Это бывало не скоро. Туры выносливы, и готовы биться два - три часа. В этот раз приготовленная мной концовка боя должна была быть другой. И усталый тур мне был не нужен. «Не высовывайтесь» крикнул я охотникам и ужом скользнул по стволу вниз. Маневр был проделан очень быстро со стороны дерева, недоступной взгляду налившихся кровью глаз тура. Выскочив перед его мордой, все еще высматривающей меня вверху и треснув по ней наотмашь, я тут же опять скрылся за деревом и бросился бежать, обогнув дерево с другой стороны. Сообразительностью он не отличался и погоню за мной начал, конечно же, с дуги вокруг дерева. У меня дуга получилась много круче, а тур вообще поскользнулся, пытаясь повернуть. Это дало мне несколько мгновений форы. Я добежал до дерева, в дернине под которым была спрятана самая прочная, на мой взгляд, щепа. Время как будто замедлилось. Я почти не спеша поднял острый конец щепы, держа ее примерно за центр, проверил - прочно ли она упирается в прикорневую розетку и стал наблюдать, как тур медленно и плавно покачиваясь, приближается к обугленному острию. Он бежал, как казалось, очень долго. Я даже успел перенацелить острие: отвел его от трахеи в то место могучей шеи, где пульсировала под кожей яремная вена. На самом деле лишь мгновение отделяло начало разгона тура, до того момента, когда щепа коснулась шеи. Это была не ветка акации – щепа не сломалась и не согнулась. Я зачарованно наблюдал, как толстенная кожа сначала проминается под давлением острой щепы, а затем из места, куда она вошла, вырывается мощная струя крови.
Я автоматически посторонился, как и при первой атаке, но в этот раз не делая никаких обманных движений. Просто освободил место для падения туши. Я еще увидел, как щепа вылезла с обратной стороны шеи. Бык замотал головой. Начисто забыв обо мне. Но меня он все-таки достал. Достал моей же палкой – пока он мотал головой, тупой конец палки мотался вместе с ней. Я стоял на безопасном расстоянии от рогов, но щепа меня зацепила. Она ударила мне в лодыжку, рассекла на ней кожу, а внутри сустава что-то хрустнуло. Боль была очень резкой, но показывать ее было нельзя – охотник боли не боится. Я еще раз прыгнул назад, приземлившись не так изящно, как обычно, но все же устоял на ногах. Между тем тур, все еще мотая головой, опустился на передние колени. Щепа в шее моталась теперь не из стороны в сторону, а сверху вниз, молотя по земле, и все больше открывая рану. С каждым ударом палки о землю, из шеи животного вырывался фонтан алой пенящейся крови. Молодые охотники и даже юноша, не сумевший во время оторваться от спасительного дерева, поняв, что опасности больше нет, подошли ближе к умирающему быку. Тот начал заваливаться на бок. Вот он затих. Все подошли еще ближе. По телу могучего животного прошла дрожь, и вдруг он сделал какую-то нелепую попытку подняться – голова приподнялась, а ноги заколотили воздух. Было похоже, что он бежит, но лежа на боку. Это длилось мгновение, и он успокоился. Теперь насовсем, подумалось мне, хотя кто-кто, а я-то знал, что смерть бывает и не навсегда. Когда бык сучил ногами, охотники, подошедшие со стороны брюха, резко отпрыгнули назад. Двое не удержались на ногах, и упали на спины, чем вызвали взрыв нервного, но веселого смеха у остальных. Захохотал и один из упавших. Второй не смеялся. Он сидел бледный, хмурый, обхватив обе ноги руками. Это был юноша, не прошедший испытание, так как он не дотронулся до зверя. Наше веселье было не для него. Ну, хватит, сказал я. Вон вождь идет, вставайте, и смеющийся охотник тот час вскочил на ноги, обернувшись в сторону приближавшейся к нам группы воинов во главе с вождем. И ты вставай, сказал я хмурому юноше, и протянул ему руку. Он ухватился за нее, а вот поднять его с земли, оказалось нелегко. Парень поднимался на одной ноге, вторая же беспомощно висела. Она была вся синяя, и огромный лоскут кровоточащей кожи свисал с внутренней стороны бедра. Ого, сказал стоявший рядом с нами парень! Приложил он тебя! А я уже думал, что не бывать тебе охотником в этом году. При этих словах бледное лицо юноши, изо всех сил старающееся не показывать страдание, просияло. Он все-таки дотронулся до тура. Подошедшие воины окружили нас, поздравляя с инициацией и искоса поглядывая на поверженного гиганта. Вождь молча, но очень торжественно раздал семи мальчишкам символические костяные ножи охотника, затем посмотрел на поврежденную ногу восьмого, окинул взглядом воинов, и, уловив в ответных взорах утверждение, вручил нож и ему. Затем расплел свою косичку, достал из нее красную полоску тонко выделанной кожи и, подойдя ко мне, запутал ее в моих волосах. Охотники восторженно загалдели. Воины, я подозреваю, тоже не прочь были проявить восторг, но этикет запрещал им прилюдно выказывать чувства. Жест вождя показывал, что народ признает мою охотничью удачливость, и, значит, я могу строить собственную хижину и привести в нее жену. Остальным должно было назначить наставника из числа удачливых. Никто не удивился, когда вождь, повернувшись ко мне, показал на поверженного быка, затем на группу новоявленных охотников, и громко, чтобы все услышали, промолвил: «Научи их!»… Тура мы ели три дня. От непривычно обильного мясного угощения у всех заболели животы. Впервые мы пригласили гостей из соседних деревень. Пришли пятеро вождей в сопровождении одного - трех воинов. В благодарность за угощение деревня построила мне огромную по тогдашним меркам хижину, в которую я привел Юфь и Хель. Слава о моем подвиге, а затем и способе охоты на туров, быстро распространилась по родственным поселениям. Осенью я копьем убил медведя. Голод нашим деревням перестал угрожать. Хель намного пережила юбилей, а Юфь, прожив долгую и безбедную жизнь, ушла из нее на месяц пережив меня, видимо, просто потеряв к ней интерес: ее здоровью за чертой шестого семилетия ничего не угрожало.
Копья до этого случая охотники делали сами. Выбрав длинную и прямую ветку нужной толщины, охотник скребком очищал ее от коры, зашлифовывал дефекты, наносил узоры (часто очень сложные и красивые) в тех местах, за которые ему нужно было держать копье. Узоры вначале были просто насечками, которые препятствовали проскальзыванию ладони в момент удара. Но людям всегда тесен прикладной смысл – нужна красота. Острие бывало разным: кто-то предпочитал лепесток обсидиана, кто- то рог косули, а некоторые просто обжигали конец, а затем соскребали уголь. Но такое острие приходилось время от времени обновлять – ветки акации, которые в основном применялись для изготовления копий, при соприкосновении с влагой крови, становились эластичными и мочалились, теряя заточку. Камень же и кость, закрепленные в специальное углубление древка бинтом из кожи, пропитанной рыбьим клеем, часто выпадали в самый ответственный момент. У меня были другие копья. Сухой бук не ломался, не мочалился на обожженном острие, легко шлифовался до зеркального блеска, а узоры на нем смотрелись драгоценностью. Я еще охотился, какое то время, но времени на охоту оставалось все меньше- приходили все новые охотники с просьбой сделать им копье. Они приносили с собой мясо, выделанные шкуры и, обязательно, кровь ангела. Я не назначал цену, просто в народе все знали, какой подарок я сделал в виде выкупа за Юфь, и не решались предлагать меньшее. Бук на горельнике быстро растерял свой расщепленный ствол, и мне пришлось искать ему замену. Хорошо, что я озадачился этим до того, как кончилась щепа. Я научился раскалывать пряморастущие стволы взрослых деревьев, вгоняя в древесину клинья. Долго ничего не получалось, но зато когда я понял материал, мои возможности в снабжении охотников копьями, стали безграничны! Так я и стал плотником. Свое ремесло я не передавал никому. Нет, Емзараг, у меня не было детей. Никогда до этой жизни. Видимо, Он уберегал меня от возможности видеть смерть своих чад. Представь же, Емзараг, как народ относился к мальчикам, которые в 13 лет становились вдруг оружейными плотниками без всякой видимой причины. Я уже давно привык, что народ считает меня вещим, и тем более странно испытывать такое недоверие от соплеменников в этой жизни. Видимо, эта жизнь особенная, и я скоро покажу тебе, почему. Да и чего удивляться: теперь никто никому не верит. Не верят даже Великому Создателю! Что потом? Потом много жизней я не проходил Обряда и не женился. Мы жили все дольше. Срок для мужа стал исчисляться несколькими юбилеями, а женщины в возрасте трех юбилеев могли еще рожать. В нашем лесу появилось озеро, поначалу маленькое. Разливаясь на юг, оно стало тем морем, которое тебе привычно сейчас. В нем завелась рыба. Поначалу мне было очень интересно ее ловить, а потом.. Надо же кому-то строить лодки для рыбаков.
Ненависть и неблагодарность..
Я не заметил, когда они поселились среди нас. Но что случилось, то случилось. Нас, видимо, стало слишком много. Нет! Не в этом дело! Ведь еды хватает всем с избытком. Все началось со смертью Мирде. Он был очень сильным и красивым воином. В его пятнадцатое семилетие не находилось никого, кто мог бы обогнать его в беге, бросить дальше, чем он дротик или камень. А в состязании на поясах его вызов на борьбу почти всегда оставался без ответа. Только один воин принимал его вызов - его брат близнец Магор! Он был выше и сильнее брата, но Создатель не наделил его ни умом, ни добротой, ни красивым лицом. Нет, они были похожи, просто тупое и злое выражение лица Магора, делали его непохожим на брата. Он напоминал брата только в те моменты, когда смотрел ему в глаза - тогда черты его лица смягчались, а взгляд становился почти ласковым. Он боготворил Мирде и, по-видимому, брат был его единственной привязанностью. Всему этому предшествовала череда несчастий: в лесу завелся людоед. Это был старый медведь, который не мог больше охотиться, и, не найдя доступной добычи, задрал и съел маленькую девочку, которая собирала ягоды недалеко от деревни. Ума у зверюги хватило на то, чтобы не разбойничать у одной и той же деревни. За месяц он убил восемь детей, и только один мальчишка смог вырваться и убежать. Вожди объявили священную охоту. Такая охота бывает нечасто. В ней принимают участие все воины деревень, вожди которых объявили об участии в ней. Охотники могут принимать в ней участие, но не обязаны делать это – священная охота - это охота воинов! В этот раз участвовали пять деревень – все пострадавшие поселения и еще одна, расположенная неподалеку от нашей. Мы сторонились этой деревни, так как в ней незадолго до этого пролилась человеческая кровь. Четверо мальчишек, недавно ставшие охотниками, что-то не поделили на охоте, в споре за добычу один из них оттолкнул другого, тот упал неудачно и не выжил. В лесу все бывает, но в этот раз охотникам не поверили. Недоверие к сородичам немыслимо было буквально юбилей назад, а вот теперь вся деревня решила, что трое специально погубили четвертого. Их изгнали из поселения. Это событие активно обсуждалось в родственных деревнях. Мирде, например, считал, что юношей изгнали несправедливо, а поселян, сделавших это, называл вороньем. Другие считали решение деревни правильным. В любом случае, никто ничего не мог сделать – принимать изгнанников в родственное поселение не позволял обычай. В общем, все, не сговариваясь, перестали посещать эту деревню. Видимо, поэтому ее воины решили принять участие в охоте, не являясь пострадавшей стороной – нужно же налаживать социальные сношения с остальным народом. Воинов собралось много - около сотни! Шансов у людоеда не было, и он действительно вскоре был убит, но перед этим произошел страшный случай, разделивший нашу жизнь на «до» и «после»! Вот как это было: мы примерно представляли, где залег наш враг. Растянувшись широкой цепью, воины стали окружать большой кусок лесной чащи. Навстречу нам шумно двигался отряд молодых охотников – загонщиков. Их целью было поднять зверя и направить его на цепь воинов. Воины шли тихо, крадучись. Но какой- то шум вдруг возник в цепи. Мирде, не отличающийся большей сдержанностью, затеял спор с воином из деревни, где пролилась кровь. Спор разгорелся нешуточный и сопровождался нелестными высказываниями Мирде в адрес жителей деревни. Неизвестно, чем бы он закончился, но тут вмешался медведь. Он вышел из-за деревьев, совершенно не скрываясь, и направился прямо на спорщиков. Оба воина увидели его, и, моментально забыв о перепалке и превратившись в союзников, направились к медведю, наперевес перехватив боевые копья. Оба были уверены в собственной силе и разгорячены перепалкой. Видимо поэтому, сигнал о появлении врага никто из двоих не подал. Зверюга поднялся на задние лапы двинулся на ближайшего врага. Это был воин соседней деревни. Человек остановился, чтобы дать возможность Мирде подойти для удара. Уперев копье в углубление в земле, воин ждал, когда медведь упрется в острие. И Мирде был уже рядом. Взяв свое оружие наперевес, он намеревался нанести прямой удар под левую лапу зверя. Но медведь был матерым и опытным хищником. Почуяв на своем брюхе острие копья охотника, он ударом правой лапы отбил оружие. Тут и произошло то, чего быть не может, и чему никто не поверил: копье взмыло в воздух и ударило острием по шее Мирде. Сильнейший воин был сражен медведем, который поразил его копьем! Я один видел это, если не считать владельца копья. А последний действовал грамотно и хладнокровно. Он поднырнул под медведя, увернувшись от его когтей, и, подхватив копье падавшего Мирде, завершил удар, который готовил павший воин. Удар был точен и силен, медведь упал на передние лапы, которые, впрочем, не удержали его, а воин издал победный клич, говорящий о завершении охоты. Крик этот не мог остаться без внимания - все воины бросились бежать в нашу сторону. И представь, Емзараг, что они увидели: медведь повержен копьем Мирде, а Мирде убит копьем воина из соседней деревни, с которым, как все слышали, тот только что яростно спорил! Воин, убивший людоеда, видимо только сейчас понял двусмысленность своего положения. Он сбивчиво начал объяснять окружавшим его воинам смысл произошедшего. Стараясь быть убедительным и волнуясь, он вызывал все нарастающее недоверие. Недовольный ропот воинов становился угрожающим. Мирде был очень популярен в нашей деревне, особенно среди молодых охотников, а воины нашей деревни составляли почти половину принимавших участие в охоте. А тут еще подоспели загонщики, состоявшие преимущественно из охотников нашей деревни. Молодежь, как известно, не отличается сдержанностью, и в адрес воина соседей посыпались угрозы. Сородичи вступились было за него, но их было мало, и их никто не слушал. Наконец вмешались вожди. Авторитет вождей был традиционно высок, и когда они начали тихо и сурово беседовать друг с другом, шум поутих. Впрочем, и вожди разговаривали немирно, особенно наш вождь. Я поспешил вмешаться – ведь я все видел. Моему слову поверили, и все воины, расположившиеся поблизости и слышавшие мой рассказ, поутихли. Вожди еще немного посовещались, и наш вождь, возвысив голос, обратился к воинам. По традиции, свою речь, обращенную к воинам, он начал с формулы обращения к Создателю. Он не сказал еще ничего по существу, но всем уже был понятен смысл примирительной речи, которой так и не суждено было прозвучать. Никто не видел, как Магор бросил копье - он стоял далеко от центра всеобщего внимания, но все увидели результат этого броска: копье, описав очень пологую дугу, вонзилось в горло воина, победившего медведя-людоеда! Емзараг! Я прожил много жизней, но никогда до этого не видел, как человек по своей воле убивает сородича! Я не говорю, что такого не было, но я не видел! Ведь появился же обычай изгонять убийц, но он появился не в нашей деревне – просто мы его приняли, сочтя справедливым. И уж точно, такого не видел никто из присутствующих! Все стояли, как пораженные молнией. Прошло довольно много времени, прежде чем воины поняли происшедшее, и стали оглядывать направление, откуда копье прилетело. А через мгновения взгляды всех воинов были сосредоточены на лице Магора – оно поражало еще больше, чем факт сознательного убийства. Такой ярости, такой ненависти никто из собравшихся, включая меня, никогда даже представить себе не мог. Всеобщее оцепенение длилось довольно долго, а закончилось оно взрывом. Яростно завопили воины соседней деревни. Через несколько мгновений они, угрожающе выставив вперед копья, двинулись на Магора. Вожди пытались преградить им путь, но их просто смели. А Магор и не думал уклониться! Вырвав у ближайших воинов из рук копья, он не раздумывая, швырнул их одно за другим в нападавших. Все три попали в цель, и из дюжины наступающих осталось лишь девять. Но эти девять горели решимостью добраться до Магора! Вождь нашей деревни, поднявшись на ноги, пытался прекратить безумие, но один из нападавших ударил его в грудь охотничьим ножом. Это было последней каплей. Нет, Емзараг, наши воины не бросились в битву, как говорится в легендах, но этого и не требовалось. Магор, вооруженный яростью, не нуждался в помощи. Он, на глазах изумленных воинов, которые поспешно расступились, оставляя пространство для битвы, обломал стволик дерева, сделав из нее подобие того, что мы теперь называем палицей, в считанные мгновенья размозжил головы восьмерым нападавшим. Последний воин соседей, оставшийся в живых, отступил, опустив копье, но это его не спасло: Магор, подскочив к нему, схватил его левой рукой за горло, поднял от земли и встряхнул несколько раз. Бедняга умер, еще не опустившись на землю. Но Магору было этого мало – опустив мертвеца так, чтобы его колени коснулись земли, он нанес несколько ударов палицей по голове несчастного, отчего голова на его теле просто перестала существовать. Да, Емзараг, именно отсюда берет обычай казнить осужденных на смерть, разбивая им головы ритуальной палицей. Я скажу тебе больше: после казни убитого кладут на алтарь, а вождь съедает кусочек мозга убитого и кусочек его сердца. Это же делают и священники-палачи! Народу это не показывают, но это пока. А впрочем.. и не покажут. В общем, Магор еще долго бесновался, крича, что он перебьет все воронье племя, но не видя больше никого, кого он бы мог убить, успокоился постепенно. Нет, Емзараг, он не сразу стал вождем. Легенды сочиняют придворные поэты. Те подлости и низости, которые прославили основателя правящей династии, он совершил чуть позже, и в легендах об этом не рассказывают. В этот раз он был изгнан. Этого потребовали воины всех деревень, а наши согласились, скрепя сердце. Но ярость, проснувшаяся в сердце Магора, не была побеждена. Перед уходом в лес, он во всеуслышание поклялся, что не оставит на земле и следа вороньего семени! Тогда этому не поверили, а через три седмицы «воронья» деревня была сожжена дотла. В лесу Магор отыскал троих изгоев и подчинил их себе настолько, что те беспрекословно выполняли каждую его прихоть. Может это был не только страх. Ярость, пылавшая в Магоре, была очень притягательна! Я слышал, что на исходе третьей седмицы в обреченную деревню пришел один из изгнанных. Он вел себя очень нагло и вызывающе. Он предупредил поселян, что те приговорены к смерти, но обещал жизнь и почет семьям, признающим власть Магора. Из одиннадцати семей четыре подчинились и отправили в лес своих охотников. Семь семей потеряли своих родственников – воинов на охоте и решили сопротивляться. Они были уничтожены полностью. И если мужчин и мальчиков просто убили палицей, то с женщинами и девочками поступили так, что я не могу тебе это описать, Емзараг. Нет, это потом насиловали и брали в рабство, а в этой деревне…Нет. Я не могу, не проси! На исходе четвертой седмицы Магор со своим отрядом вошел в нашу деревню и стал вождем. Многие поддержали его из ужаса, который он внушал, но большинство притягивала его ярость и ненависть – эти вещи очень заразны, как оказалось. Другие поселения объявили нас изгоями, а четырнадцать поддержали и подчинились. С тех пор идет война. Уже трижды семь юбилеев! Моими копьями убивают моих родичей. Теперь я не делаю оружия - я строю лишь лодки. А лодок требуется все больше. Наш вождь, правнук Магора, решил посадить в лодки воинов, чтобы удобнее было нападать на прибрежные селения. Но что я тебе это рассказываю, Емзараг! Ведь и твоих родных вырезали при последнем нападении. Вся твоя деревня, до младенцев была уничтожена или обращена в рабство. И это сделал мой народ! Не плачь, Емзараг! Нет. Твои сыновья не строят военных лодок – я обманул вождя. Они строят нечто особенное. Нет, вождь не накажет нас – ему не пережить завтрашнего дня! Вот и наша лодочка. Садись, Емзараг, я перевезу тебя на запретный остров. Оставь суеверия, не бойся! Там твои сыновья, они ждут тебя. Ах! Тебе уже рассказали! Нет, нет. Это правда! Я действительно купил маленьких девочек-рабынь ( кстати, двое из твоей деревни, а, значит, твои родственники). Я даже завоевал этим уважение в народе. Все теперь только и говорят о моей мужской силе! Нет, Емзараг! Я не буду растить наложниц. Я просто спас их ( как и многих других детей). Да и сынам твоим пора жениться! Все они там, на острове. И еще много кого! Все, мы приехали. Прежде, чем ты все увидишь, выслушай меня. Видишь, какое сегодня небо! Солнца не видно совсем. Нет, это не затмение, это тучи. И я ни разу не видел такого. Ни разу за сотни юбилеев! Да! Оно появится! Великий Создатель показал мне, как все будет. Сегодня пойдет дождь. Не та роса, которая выпадает мелкими каплями, а поток с неба, как будто перевернули ведро. Не смотри так недоверчиво, Емзараг! Именно так и будет! Да, конечно, он закончится, но очень не скоро. Непременно смоет! Нет, никто не спасется. Кроме тех, кто сейчас на этом острове. Я точно не знаю почему, я не совсем понял. Создатель показал мне, что будет, если дождь не начнется. Это будет ужасно! Мне трудно тебе объяснить, но я пытаюсь. Наш народ не единственный. Высоко в небе живут ангелы. Они образуют бесчисленное множество народов, которые разбросаны по всему небу. Этих народов как песчинок в море. Ангелы тоже воюют друг с другом, треть ангельских народов, как и наш, захлестнула ненависть. Великий показал мне, что когда-нибудь, через невообразимое число юбилеев, наш народ соединится с ангельскими народами в Едином, для которого не будет ни «далеко», ни «близко», ни «сейчас», ни «раньше», ни «потом». Он будет всесилен. Он уже всесилен! Он и есть Великий Создатель! Потому, что для Него нет времени. Он уже создал наш мир! Уже сейчас создал наш прекрасный мир. И Он показал мне, какой мир будет создан, если мы придем к Нему с ненавистью! Я до сих пор содрогаюсь, Емзараг! Я и сам до конца не понимаю, и прошу тебя: не говори об этом с сыновьями. Нам с тобой предстоит воспитать их так, чтобы ненависть никогда не победила бы милосердия в их сердцах! Чтобы Любовь к Великому и друг- другу не умирала в их душах! Нет, на земле не будет других народов, кроме твоих потомков, и потомков тех, кого Он привел на запретный остров. Именно от того, какими станут наши дети и внуки, зависит судьба мира. Всего мира: всех звезд, солнца, луны и многого того, названия чему я не знаю. Нет, Емзараг, я не сумею им этого объяснить. Просто внушим им, что Создатель – наш Отец! И Сын.. Нет! Я не знаю, как сказать об этом человеку! Придет время, и Он сам покажет нашим внукам то, что нужно. Если они будут достойны и в состоянии понять! Пусть молятся и не забывают, что молятся Создателю! Наши священники ведь тоже молились Создателю. А теперь и слово это не употребляется – они обращаются к Великому. И мы иногда употребляли это имя, впрочем, помня, что оно часть полного: Великий Создатель! А теперь его ли они имеют ввиду, поедая мозг и сердце казненного? Или, может быть, у них другой великий? Как предупредить подобную подмену!? Ну, придумай что-нибудь! Например, что мир создан в одну седмицу, а в последний день Создатель отдыхал. В память об этом всем надлежит не работать. Бездельничать целый день никто не откажется, а, значит, традиция приживется, и не даст забыть им, кто их Бог! Начинается дождь. Что я говорил! Теперь ты веришь мне? Ах, не проси солнца! Я видел, каким будет солнце после дождя! Я немного побаиваюсь того, что видел! На него невозможно будет смотреть! А небо станет ярко синим! Опять не веришь? Бежим скорей! Вот он! Это ковчег. Мы с сыновьями строили его почти два юбилея из дерева гесер. Не пугайся – он заполнен дикими зверями – их тоже велено спасти! Они пришли сами. Я подсмотрел, как вот эта пара верблюдов переходила озеро. Нет, не плыли. Они шли прямо по воде. Я потом проверил – там нет отмели. Видимо, если Создатель приказал, и вода становится твердью! Сыновья твои торопят тебя – забирайся поскорее. И попрощайся с прежним миром. Наступает Новое! Это последний подарок тебе от меня в прежнем мире! Я дарю тебе ковчег и жизнь для нас и наших детей, моя милая Емзараг! Делал ли кто-нибудь кому-либо такой подарок! Подай маме руку, Сим! Видишь, она совсем промокла.